9 июля 1942 года Седьмая симфония исполнялась в Новосибирске оркестром Ленинградской филармонии под управлением Евгения Александровича Мравинского. Шостакович приехал в Новосибирск и участвовал в репетициях. 20 декабря 1942 года в г. Белебей (Башкирия) Шостакович присутствовал на исполнении первой части Седьмой симфонии в переложении для духового оркестра Ивана Васильевича Петрова.
Шостакович – боец пожарной команды.
Фото Л. Мазелева
Обложка журнала «Time» за 20 июля 1942 года с композицией Бориса Арцыбашева.
Карл Элиасберг во время репетиции Седьмой симфонии в блокадном Ленинграде.
Дмитрий Шостакович и Иван Петров (справа от Шостаковича) среди участников исполнения первой части Седьмой симфонии в Белебее 20 декабря 1942 года.
Во время репетиции Седьмой симфонии в Новосибирске. Начало июля 1942 года.
С Евгением Мравинским в антракте репетиции Седьмой симфонии.
Шостакович и Мравинский с оркестром Ленинградской филармонии во время репетиции Седьмой симфонии в Новосибирске.
Дмитрий Шостакович и Иван Соллертинский. Фотография 1942 года, снятая в Новосибирске в период подготовки к исполнению Седьмой симфонии.
5 марта – первое исполнение Седьмой симфонии (ор.60).
Сочинение Шести романсов на стихи английских поэтов (ор.62).
Сочинение оперы «Игроки» по Гоголю (ор.63).
Премьера Седьмой симфонии в Москве, Ленинграде, Новосибирске, США, Англии, Мексике, Швеции.
6 февраля 1942 г, Куйбышев.
«Я живу очень плохо. День и ночь вспоминаю моих родных и близких, оставшихся в Ленинграде. Оттуда я получаю редкие сведения. Есть нечего. Больше кошек и собак нету.<...>
Ежедневно хлопочу о вывозе моих из Ленинграда. И до тех пор, пока их оттуда не вывезу, из Куйбышева я не уеду. Собственно говоря, больше писать мне не о чем, т. к. все вышеописанное является основным тонусом моей жизни.
Дальше идет хроника. Оркестр Большого театра под управлением Самосуда превосходно репетирует мою длинную 7-ю симфонию. Вчера впервые были проиграны полным оркестром 1-я и 2-я части. На меня это произвело сильное впечатление и я полдня ликовал, радуясь своему детищу...»
4 января 1942 г., Куйбышев.
«Я, Нина и дети здоровы. Однако моя нервная система сильно пошаливает... моя 7-я симфония выдвинута на соискание Сталинской премии. Здесь (в Куйбышеве) ее предполагают исполнить силами оркестра Большого театра и Самосуда.
В общем, все это отчасти меня беспокоит, а в силу расшатанности нервной системы беспокоит больше, чем нужно. Жизнь наша течет нормально, спокойно, тихо. Иногда по ночам, терзаемый бессонницей, я плачу (sic!). Слезы текут обильные, горючие. Нина и дети спят в другой комнате, и это обстоятельство не мешает мне предаваться слезам. А потом успокаиваюсь. Нервы шалят...»
3 февраля 1942 г., Куйбышев.
«Моя мать, сестра и племянник, а также родные жены остались в Ленинграде. Изредка от туда приходят письма, которые необычайно тяжело читать. Например, съедена моя собака, съедено несколько кошек. Мои хлопоты о том, чтобы их вывезти сюда, пока не увенчаны успехом».
12 февраля 1942 г.
Леопольд Стоковский:
«Я слышал, что Шостакович закончил Седьмую симфонию и что она скоро будет исполнена в Ленинграде. После этого я хотел бы как можно скорей сыграть ее в Нью-Йорке, транслировать ее по радио, записать на пластинки и использовать симфонию для большой музыкальной кинокартины в Голливуде».
17 февраля 1942 г.
Артур Родзинский:
«...я являюсь исключительным чемпионом музыки Шостаковича в этой стране... Успешное исполнение Седьмой симфонии может стать эквивалентом минимум нескольких транспортов с вооружением, с той, однако, разницей, что она могла бы достигнуть своего назначения безопасно и более эффективно».
19 февраля 1942 г., Куйбышев.
«Я закончил здесь свою Седьмую симфонию. После нее перо мое немного затупилось, и пока ничего не пишу. Зато почти ежедневно сижу на репетициях симфонии, которую с большой тщательностью разучивает оркестр Большого театра под управлением Самосуда».
12 марта 1942 г., Куйбышев.
«Я рад, что Вы живы, здоровы и благополучны. Ожидаю остатки своей семьи (8 человек), которые выехали из Ленинграда. Тогда благополучие будет полным. Я очень за них беспокоюсь и мучаюсь. Надеюсь, что они доберутся благополучно. Очень тоскую без них. В смысле жилья мы устроены очень хорошо. У нас квартира из 4-х комнат со всеми удобствами, включая сюда и круглосуточное течение горячей воды. Так что разместимся кое-как со всеми приезжими. Питаемся прилично. На днях лечу дней на 10 в Москву, где предположено сыграть мою 7-ю симфонию. Несколько слов о спорте. Был я здесь трижды на хоккейном матче. Играли плохо. Кто с кем, я не мог разобрать, так как формы на игроках не было».
7 мая 1942 г., Куйбышев.
«Волнуюсь и беспокоюсь о Флейшмане. Очень жалею, что не увез с собой его «Скрипку Ротшильда». Я бы здесь ее закончил и дооркестровал.
Дорогой друг! Если «Скрипка Ротшильда» находится в Ленинградском Союзе композиторов, то, пожалуйста, присматривайте за ней, а еще лучше – снимите с нее копию и, если будет оказия в Куйбышев, перешлите мне. Я очень люблю это сочинение и беспокоюсь за него; как бы оно не пропало. В конце марта я ездил в Москву, где провел около месяца. Москва, которая так близко от Ленинграда, меня очень порадовала и отчасти взволновала. В Москве пять раз игралась моя Седьмая симфония. В Куйбышеве она игралась один раз, лучше, чем в Москве».
16 мая 1942 г., Куйбышев.
«Живем мы сносно. Здесь жарко и играют местные футбольные команды.
Весь апрель я провел в Москве. Там упорно говорят об организации Всесоюзного футбольного первенства 1942 года».
1942 г., Куйбышев.
«...частенько бывает так, что у меня не бывает ни минуты свободного времени. Я заседаю, пишу статьи, выступаю на митингах, снимаюсь в кино и т. п. Естественно, что на сочинение музыки времени не хватает. Кроме того, у меня какое-то гнусоватое состояние нервной системы, хотя означенная система в полном порядке, тем не менее я раздражаюсь, злюсь, плохо сплю, нервничаю и т. д.
Если начну работать, то это пройдет. А работаю я много, но только не по специальности (см. выше)».
10 июня 1942 г., Куйбышев.
«Полечу в Новосибирск, где Мравинский будет играть мою Седьмую симфонию».
22 июня 1942 г.
«Помоги, пожалуйста, мне в денежном отношении. Мне надо Нину и детей отправить в Дом отдыха.<...>
А сейчас у меня денег нет совсем и я живу займами.<...>
Завтра лечу в Новосибирск».
17 сентября 1942 г, Москва.
«Все мы здоровы, более или менее благополучны. Получил недавно приглашение от Нью-йоркской филармонии продирижировать в октябре 8 симфоническими концертами. Я отказался, т. к. дирижировать не умею. Однако 3 дня тому назад пожалел об этом: слушал мою 7-ю симфонию в исполнении дирижера К. Иванова и, послушавши его, убедился, что дирижирование это совсем не хитрая наука...»
13 октября 1942 г.
Б. Яворский:
«Твое отношение ко мне, вопросы, с которыми ты обращался ко мне, до сих пор переживаются мною, как неисполнение долга.
Я не умею предписывать рецептуру; творчество для меня не является фабричным штампованием, мультипликацией утвержденного образца. Бетховен тем и значителен в своих симфониях, что каждая выявляла текущий момент в процессе протекания исключительной эпохи. Народился бодрый шовинизм, и появилась Седьмая, утвердился легитимизм – и вот на очереди этикетная менуэтно-гавотная Восьмая. И все это после героической Третьей и драматической Пятой.
В моем докладе проведена мысль, что в музыкальном творчестве христианской эпохи с IV столетия выявлена борьба осознающего свою значимость труда и стремления использовать этот труд абстрактностью государственного режима, который сопровождал необходимые общественно-государственные процессы.
Я постарался установить те психические и психологические принципы, которые организовались в течение этой многовековой борьбы, – моторность, темперамент, страстность, эмоциональность, волевое начало – и их исторические облики: истовость трудовую, истовость идеологическую, куртуазность, этикетность, риторичность, галантность, сентиментальность, бравуру, бриллиантность, воспитанность, гуманистичность и т. п. Для этого пришлось начать с биологических основ поведения – с энергий, ее видов и соотношений. Только после этого можно было определить историчность русского музыкального творчества, от чего отталкивались русские композиторы, что они развивали, что отметали. Но все целое для меня было важно тем, что оно должно было ясно и четко показать, что тот, кто хочет быть ведущим деятелем в передовом общественно- культурном процессе, должен осознать и постоянно осознавать все принципы своего творческого мышления и значение выбранной темы творческого задания. Только после того, как ты прочтешь весь доклад, поймешь его руководящую идею, освоишься с понятиями и с их раскрытием, я смогу побеседовать с тобой так, чтобы мы поняли друг друга.
Много раз во время писания этого доклада я думал о тебе, мне хотелось этим докладом беседовать с тобой, и то, что ты хоть отрывочные необоснованные выдержки слышал, мне уже доставляет удовлетворение, и после прочтения письма Сергея Владимировича я не спал всю ночь, мысленно беседовал с тобой.
...надеюсь, что мы скоро услышим и Четвертую. Рапмовцев не будет, их должна смести Отечественная война, и большое значительное содержание этой симфонии – дерзновение и его осуществление – должно прозвучать. Теперь глотки не заткнешь, прошло их деспотическое время, устанавливавшее для композиторов этикет допустимых почтительно-радостных "эмоций"».
5 ноября 1942 г., Куйбышев.
«Около двух месяцев я пробыл в Москве. Заходил на Вашу квартиру. Позвонил, постучал, но, очевидно, никого, в том числе и Вас, о котором я думал, заходя, там не было. Грустно побрел обратно.
В Москве я видел несколько футбольных матчей. Вспоминал Вас, присутствуя на игре «Спартак» (М.) – «Динамо» (М.). <...>
Получил сегодня открытку от А.М. Клячкина. До слез ясно вспомнил нашу переписку, рассуждения, прогнозы и т. п.»
5 ноября 1942 г., Куйбышев.
«Мой приезд в Москву вряд ли произойдет скоро. Мне трудно пребывать в Москве из-за отсутствия квартиры и бытовых условий.<...> Жаль, что до сих пор нет квартетов Прокофьева и Шебалина. Здесь сейчас идет декада Советской музыки и отсутствие этих квартетов очень заметно».
22 ноября 1942 г., Куйбышев.
«Дорогой друг! Я, после долгого поста, выпил 200 грамм водки. Это, впрочем, малозначительное обстоятельство. За перо я взялся по другой причине. Если Ты не очень хорошо знаешь Гоголя, то я очень прошу Тебя достать «Собрание сочинений» в шести томах <...> Достань том 4 <...> отыщи страницу 343. На ней имеется заголовок «Отрывок из утраченной драмы». Должен честно признаться, что от страницы 343 до страницы 348 включительно я никогда не читал. Сейчас прочитал и был совершенно потрясен великолепием этих страниц. <...> В этом же томе помещена комедия «Игроки». Это мною освоено до страницы 244 включительно. Получается очень хорошо. Тут же инструментую. Боюсь, что не закончу, т. к. слишком восторженно отношусь к <нрзбр>, который очень труден. Написал 6 романсов. Тебе я посвящаю романс на слова Шекспира (сонет 66 в переводе Пастернака). Днями вышлю тебе все шесть. Будет время, познакомься».
23 декабря 1942 г., Куйбышев.
«...я полторы недели затратил на поездку в Уфу и в Белебей. Вернулся только сегодня (23-XII). Я пролил много слез, читая о последних минутах Болеслава Леопольдовича. Ушел от нас человек гениального таланта и огромного ума. Ушел от нас, и от меня человек, с которым так много связано было у меня, в моей творческой и житейской биографии».
Карл Элиасберг:
«Не могу припомнить, кому первому пришла в голову мысль – сыграть Симфонию в осажденном Ленинграде... Уже первое ознакомление с партитурой симфонии повергло меня в ужас. Симфония написана для двойного состава медных и увеличенного – деревянных и духовых. Такого количества музыкантов, разумеется, у нас не было. И взять в осажденном городе их было неоткуда.
Естественно, что наши мысли обратились к музыкантам, находившимся в рядах армии Ленинградского фронта...
Первое исполнение было назначено на 9 августа. Проснулись мы в этот день под звуки артиллерийской канонады. Канонада прекратилась около 5 часов дня. Когда оркестр вышел на эстраду, весь зал встал... В программе была только симфония. Трудно передать атмосферу, царившую в переполненном зале Ленинградской филармонии. В зале преобладали люди в военной форме. Многие бойцы и офицеры приехали на концерт прямо с передовых».
Е. Линд
(учитель, руководитель школьного музея):
«Билеты на премьеру Седьмой симфонии в Ленинграде давали как награду.
И вот на сцене появились восемьдесят музыкантов оркестра, те, которые пережили блокадную зиму, военные с нашивками ранений, в бушлатах, в гимнастерках, в летной форме.
Появился Элиасберг в безукоризненном фраке, в белоснежной манишке, поднял дирижерскую палочку, и микрофоны,
настроенные звукорежиссером, возвестили миру о колоссальной моральной победе Ленинграда в этот день».
Дмитрий Шостакович:
«...героическое исполнение моей Седьмой симфонии в блокированном Ленинграде, когда город был осажден... Это, конечно, одна из героических историй нашей советской музыкальной жизни, советских музыкантов. Был собран полностью оркестр, а ведь оркестр в Седьмой симфонии очень большой. Создали очень большой оркестр. Замечательный дирижер Карл Ильич Элиасберг дирижировал симфонией, и прозвучала она в бессмертном зале Ленинградской филармонии. Это исполнение Седьмой симфонии вызвало очень большой отклик во всей нашей стране и у ленинградцев. Это было, конечно, незабываемо, я думаю. Несмотря на тяжелые условия, в которых находился город Ленинград в то время, симфония была сыграна, притом превосходно сыграна. Сыграна была превосходно без всяких оговорок, скидок на жуткое время, все было сыграно прекрасно...»
Карл Сэндберг
(поэт, США):
«В прошлое воскресенье Ваша симфония впервые прозвучала по всей Америке. Миллионы людей слушали Ваше музыкальное повествование, написанное кровью сердца.
Красная Армия сражается против самой страшной военной машины, которая когда- либо вступала в какую-либо страну... Весь мир, затаив дыхание, прислушивается к этой битве. И мы слышим Вас, Дмитрий Шостакович, мы знаем, что Вы находитесь там и создаете музыку, которая нам рассказывает об этой борьбе... В Берлине нет новых симфоний. В Париже, Брюсселе, Амстердаме, Осло, Праге, Варшаве – повсюду, где ступают фашисты, где они установили свои законы, – там нет больше новых симфоний...
...Ваша музыка рассказывает миру о великом и гордом народе, непобедимом народе, который борется и страдает для того, чтобы внести свой вклад в сокровищницу человеческого духа и свободы».